У входа в русскую церковь стоит пономарь,
он ждёт воссияния солнца и молится. Боже
не видно совсем в поднебесье: хмарь
закрыла пространство своей чернотою, схожей
по силе, возможно, с негожей эпохой и злом
вселенским, на деле же, — своекорыстья, хороших
идей с ликом мертвящего смеха, зело
двояким: чем паче конкретность, тем плоше.
Знакомо оное нам, как закон Ома. Впрочем, пономарю,
великомученику, хочется внять душе святого
места, родного до мозга костей — церкви; псалтырю,
псалмам, что делают нас верящими через слово
в Бога; свечка в руке пономарской томно горит,
хранитель читает «отче наш, иже...» и плачет горько,
и время неверие пономарю сулит,
но сила молитвы в вере преисполняет. Только
ладан свечей и горечь о тленности лет.
Засим тяжелее, но есть за кого вековать нам.
За ту русскую церковь, которая ищет просвет.
За нас и святое Отечество молится парамонарь там...