Тэг: философская лирика

Cinquième catégorie d'amour

Развивая Стендаля

 

 

— О чем ты думаешь?.. 

О море, о зажженной сигарете,

которая пропиталась

морским солёным дыханьем. 

 

Оно — чувство — выходит из него,

и взгляд становится стеклянным.

Глаза не могут уронить ни слова,

и уста, вслед за их поражением, тоже.  

 

Господь не возвышает море. 

Он дает ему пениться, 

когда она — ищущая свой путь, 

своё чистое и непритворное дыханье, 

непостижимая — выходит из него. 

 

 

Она смотрела на два живых взгляда —

таких пылких, что в них искрилась тайна,

такая, что украсить её эпитетом —

преступление против Начала, 

своей, ищущей покоя души.  

 

И два пылких взора смотрели на неё 

и спрашивали её задумчивое сердце:

— О чем ты думаешь?.. 

 

Оно же, покрытое вуалью непримиримости,

несказанных слов и не найденных ответов,

смотрело на звезды, пока два горящих чистым

лазурным огнём взора пытались её разгадать.  

 

Тот вечер, дуновением святой, чистой
тишины отверз твердь высоких помыслов.

 

Но как только один из взоров — в порыве

пламенной страсти — коснулся её кожи,

сотканной из паволоки и нежности, второй,
страдавший врожденным пороком сердца,
и, видимо, думавший о совершенно
других словах (его прикосновение,
соделанное очами смотрело далеко
за пределы кожи, он смотрел
прямо в глаза), потух, упав со скалы

в дольний океан, полный чистоты и лон,
в которых тонула она. 

 

3

 

— О чем ты думаешь? 

О тишине. В неповторимой
красоте это величие,
вызывающее смятение,
в уродстве — низкая
несуразица.
 
Сколько всего было
сказано и обещано самим
себе в пьяной темноте
нашей молодости,
наших огрехов,
наших ночей,
как часто мы забывались
в ночи, засыпая,
предавая минувшие слова,
и наутро они,
шаткие, невечные, легкие
на подъем возвращались,
вызывали головную боль,
словно после крепких вин

молодых устремлений
и упований.

 

Сколько было веры
в вечную любовь, и где она?..
Стоит ли оная вера — игры,
а игра — свеч?..

 

Где все эти обещания:
любить вечно,
не падать во мрак.
Это старость.

 

О! Тишина оная смогла бы

её полюбить и принять
в свое лоно, если бы
только понимала, что
способна на этот подвиг.

 

4

 

Она — всемогущая — могла
получить все, ею восхищались
самые страстные боги на горе Олимп.

Но что не смогло
превратить её в дольнюю богиню?
 

— О чем ты думаешь? — спрашивала
она саму себя.
 
Но ответ оставался за кадром
пены дней, взгляда, который
остался в живых после той
страстной, но роковой

для родившейся ради других
слов души.

 

— О, взор, ты первым отразился
в моих очах.
— Может, я когда-то вернусь
и стану последним.

— Это была лишь страсть,
лишь молодость.
 

Взор потух, вспомнив
про давнюю смерть зрака, упавшего
в океан беспамятства, 
знавшего суть притягательной
красоты её. 

 

5

 

Она, о она разрушила тот
взгляд, который словно оказался
предан, непонят, замкнут
в шуме волн, ибо он, пытавшийся
защитить, огородить,
столкнулся лишь с голосом
превращающего в пепел,
чистого, но превращающего
в пепел очарования!..

 

6

 

Или его соратник, тот, с кем он
жил плечом к плечу, пытаясь разгадать
непостижимую тайну тянущейся
к выси руки; или он разрушил
картину, которая — за гранью
человеческого понимания —

была создана гением чистоты,
простоты?..

 

7

 

Иного же давным-давно

тоже толкнули с той же
скалы. Ему пришлось потонуть,
чтобы его исковерканная плоть
вновь ожила. Его никто не умерщвлял,
да и даже если так — он не дал
своему зрачку потухнуть.

 

Ибо что-то высшее держит нас

на плаву. А старость — побочная
стезя молодости — порождает
иронию. Она — как сухой лист —
воспоминание о прожитых истинах.
 

8

 

— О чем ты думаешь?.. 

 

Любовь, чтобы преодолеть этот

грешный мир, должна быть несчастной. 

Или же напротив?
 

Мир не подразумевает один
единственный ответ.

 

Я спрыгнул с пирса и потушил 

зажженную сигарету потоком
морской, свежей воды.

 

О, минута!.. О, вечность!..

 

9

 

Я опочил.
Она же, летая в своей
возвышенной тоске,
услышала голос:
— Я умер,
но воскрес. Это оказался голос,
проникший в умирающий взор
другого. Он питал
его словами любви, рыдая
сквозь Божественную улыбку.

— Я умер, но сказал слово,
оживил взор умирающей плоти
и воскрес.

 

Она расплакалась.
 

— Я увидел вечность, о Красота!..

 

Я опочил.

И — воскрес вслед за голосом. 


10


И мир воскрес вслед за мною. 

Вонми!.. 

1961

М. Ж.


Кончено ли страдание?

Ведь Христос дал нам

страждущее несовершенство,

чтобы мы вставали

со сломанными коленями

и теряли сознание

в слезах от озарения тем,

что стали выше.

Смерть — это не конец

страдания. А вознаграждение

за его количество. 
А это — выше, чем конец. 

Одиночество

Nature vive 


Вечер. Приятное одиночество —

время рефлексии и музыки. Акветта,

которую я не пил очень давно,

заставила задуматься: почему ее

не подают в ресторанах? Ведь в ней

вкус нисколько не пьянящего вина,

что становится мягким за счет воды.

Одиночество — это категория немоты.

Но если посмотреть ему в глаза —

о, какие слова польются из уст,

чернилами, густыми чернилами!

Предутрие. Рассвет совсем скоро

расплескает свои померанцевые чернила,

я же — мараю свои, человеческие,

черные. Его краски творят слова,

я их черкаю — мы делаем с рассветом

похожие вещи, только по-разному.

Но в чем-то мы все-таки сходны.

О, я не одинок! У меня есть зори. Я

встречу рассвет и чернила кончатся.

Полдень, в своих лучах трепета, вновь

возвратит немоту. Яркую, как слово,

сотканное на рассвете. 


Nature morte 

 

Вечер. Безвоздушно. Одиночество —

и время становится ничем. Почему вино,

что я пью, такое горькое? Его давно

никто не мешал с водой. Однако,

спрашивается, зачем, если оно пьянит,

и дурманит, и веселит. Одиночество —

это категория немоты. Пускай молчит!

Полно его палящих глаз и пустых слов;

пора сказать свое. Густыми, черными

чернилами. Предутрие рождает рассвет,

но я его не вижу — мы разны.

И — в первую очередь — мы в разных

временных рамках. Я смотрю в окно

и не замечаю ничего. Вы спросите:

мерцал ли восход солнца за окном этим

холодным предутрием?.. Я это допускаю.

Но его померанец не достиг моего зрачка.

Мне казалось, на улице — тучи.

Средодневие стало лишь предисловием

к вечеру. День оказался пропитан тучами. 


Nature vaporisée. Le néant


Вечер. Ничего нет. Да и вечер —

формальность. Сколь прекрасны и жизнь,

и смерть — и одиночество в них, и слова

в одиночестве, и Бог в словах.

Природа — ничто. Души испарились.

Слова умерли. Звук — не минорен

и не мажорен. Немота. Но та ли эта

немота, что является верным спутником

одиночества? О… Пусть живет природа

живая и природа мертвая. Нет ничего

страшнее её испаренья. 

Приоритет эстетической морали

Procursus


Я сидел и писал стихотворение;

рядом со мной сидел мой друг

и пил чай.

Он спросил меня:

— О чем пишешь?

— О мраке.

— Почему же?.. 

— А Бог весть. 

— А веришь ли ты, что интеллект,

иной — искусственный, сможет

написать лучше?

— Едва ли.


Я закончил, и гораздо позже моего

поэтического соперника. Прочитав его

версию, я осознал, что поэзии умерла.


Я воскликнул:

— Не может же так статься!

— Почему же?

— Но ведь поэзия теряет свою

ценность. Люди начнут выдавать

чужое, хорошее чужое за свое.

— В этом рок нашего времени.

— Но ведь если поэзия —

как высшая степень существования

человека — умрет, то как нам жить?

— Просто жить.

— Нам нужно искать новую ценность.

— В смысле?..

— Новую ценность стихотворения.

Предположим, стихотворение станет

ценным лишь потому, что его напишет

человек.

— Но ведь повсеместно появятся

стихотворения, не созданные людьми?

— Мы не можем этому противостоять.

Восстанет век эстетической морали.

Именно она и станет главной ценностью

поэзии. Иными словами, человек станет

сам нести ответственность перед поэзией.

И эта ответственность станет созидать

самость.

— Но что это изменит?

— Всё. Только эстетическая мораль сможет

различать то, что идет от души и идущее

от рацио искусственности.

— Внутреннее самоопределение?

— О, да. Когда внешнее неразличимо,

мы перекидываем свой взор кнутри. 

Наедине с посторонними словами

Из итальянской поэзии 


И много читать — утомительно... 

— из «Екклесиаста»


Книга — не просто источник знаний.

Книга — снедь для изощренного,

горделивого ума. И это зло, если ты

ищешь в нем истину. Если ты —

мыслитель в самом прямом смысле

этого слова.

Я закрыл книгу и начал новую жизнь.

***

В этой жизни я был по-своему, но очень счастлив.

И, наверно, останусь — ведь, поколе скворец поет,

я, какие-то вещи небрежно словами замаслив,

под распевы цикад стану зреть свой глухой полет.

И когда окажусь, пусть у острой, но чистой кромки 

и уйду — а запомнит меня хорошо лишь софа —

может быть — ведь кто знает! — полет мой в громкий

превратят мои музы — не люди! — мои слова. 

Вместо записи в дневнике

Свободному не нужен Бог —

но был ли я свободен?

— вместо эпиграфа


Сегодня я шел по парку и почувствовал себя
полностью свободным. И подумал: «Нужен ли
мне Бог?». Прошел чуть дальше — и меня

зазнобило. Стоял январский день — я был одет
не по погоде. Сухая ветка коснулась виска,

чуть не задев глаз. Ветер неприятно, словно
холодный камень, касался пальто и моих рук,
так, что злость окутала меня с ног до головы.

 

Долю секунды назад я ничего не замечал.

Я шел по парку и чувствовал себя полностью
свободным. Так нужен ли мне Бог?.. 

***

Озарение — как гром среди ясного неба

или, напротив, спокойная высь, в которой 

давно ничего не грохотало? Ибо озарение —

это, скорее, процесс, нежели акт.


Хотя многие бы с этим поспорили,

ибо что такое стихотворение?

Например, то, начинающееся с «А все-таки

восходит солнце…» — легенда,

описанная Бродским, рассказывающая

о последних словах Лорки — это ли

мимолетная реакция на свет или строчка,

заключающая в своей звуковой простоте

эссенцию размышлений о смерти,

которые длились почти что четыре десятка лет?.. 


Ибо кому, как не поэтам, мыслить о смерти?

Они — люди культуры. А оная — насколько мне

дает понять поэзия великих — реакция

на смертность.


Всё-таки что такое озарение? Нечто исходящее

от осознания своей смертности или её

преодоление; предопределение?.. 

***

Мрак в том, что он есть или в том,

что он часто невыразим? Морок

страшится сравнений, поскольку

тогда он обретает личину.

 

Эссенция мрака в его безо́бразности,

и оттого – безобра́зности; не в его

страшноте. Он – лишь нехватка дня.
В нем много ночи. Когда только
луна, сверкающая цветом серых
перлов, – единственное, что напоминает
о солнце. Полночь безлика.
 
И мрак – как главный невольник ночи –
безлик в своем одиночестве. Он есть,
но мороком становится в невыразимости.

 

Тишь. Вдали слышен лишь зов филинов,

осязается незаурядный ум эллинов.
Видя во мраке «черный квадрат»,

и не пустоту бесформенности, я понимаю,

что мрак преодолевает невыразимость
и становится понятным. Глядя

на «черный квадрат», можешь ли ты
ответить на вопрос: мрак в том,
что он есть или в том, что он почасту
невыразим? Мрак живет, покамест
не найдет в самом себе очертание

и не станет бликом от лампы или пылающих
огнем мироздания очей.

 

Так пожалей мрак, сделай его ярким.