Стансы в прозе
Le poème est — comme prévu — unique.
— из письма к А. А. после
написания 13-ого станса.
1
Время в полёте — предтеча
слов. Именно поэтому
в это время наиболее чудесен
ленинградский — прошу
заметить — поэт. Какой —
говорить не стану. Впрочем,
его поэзия — тоже предтеча
слов. Каких? А кто его знает.
2
Когда летишь в Северную
столицу, то не замечаешь, как
высь становится эмпиреем,
вечер перетекает в предночье,
заря понимает, что она —
денница, слово — глагол,
взгляд — искусство, поэтика.
Да и сама столица — парадиз.
3
Ночной город. И вот рождаются
слова, предтечей которых
стали горние пространства
чрез призму иллюминатора.
Туман. Улица пуста — секунда
беззвучна; время становится
категорией эха моих шагов,
которым нет равных. Редкий шум.
4
Ночь. Вдали стоит Нева.
До неё я дойду завтра; то есть
нас разделяют не метры, но
часы. Так решил я, человек.
Время обретает звук через
иногда возникающие искры
натуры — как природы, так и её
нрава, глядящего исподволь.
5
Гостиничный номер. Фигурно —
ящик, реально — укрытие от
морозящих минус шести; все же
мне нравятся теплые зимы;
я привык к московским сезонам,
которые, словно проводя
языковую реформу, вычеркивают
слова «зима», «мороз», «грех».
6
Однако именно ящик делает
структурными мои мысли. Так
рождаются стансы. Вне структуры
или конечности сложно создать
нечто ограниченное точкой.
Однако до неё хорошо, все-таки,
дать волю потоку, словам, чувствам.
В этом — красота вольного стиха.
7
Le vers libre — мое последнее дитя
из всех тех, что родило для меня
время. За каждого из них я
непрестанно благодарю Бога,
поскольку — о, каковы печаль
и пучина, когда ты бездетен.
Время! Никогда меня не подводило,
посмеиваясь надо мной, нищим.
8
Мне не приходится кого-то
превозвышать, однако le vers libre,
смелый в своей камерной
вольности, с каждым словом
в, считай, неформенной форме
делал меня все чаще внутренне
живым. Легким. Как шаги
во времени, не склонном к звуку.
9
Я вздыхал по идеалу с дивным
женским именем. Я любил.
Впрочем, я мало пишу про это
великое чувство. Наверное,
потому что я его не помню; оно
стерлось словами, коих написано
столько, сколько звезд за окном
этой нескончаемой ночью.
10
Это ли признание? Это ли
воздаяние воспоминанию?
О, нет. Это крик о том, что великое
не исчезает, оно вечно:
как в мире, так и в надмирье.
Великое не может умереть,
оно может глушиться. Хорошей
поэзией, например. Вином.
11
Удивительно, сколь одна ночь
может вдохнуть в твоё сердце.
Возродит ли во мне это
чувство не менее прекрасная
Северная столица? Я чаю,
здесь запрятано множество
энигм, но запрятано ли здесь то,
что возможет свернуть горы?!
12
Очи, сверкающие лазуритом
в темени, голос, настолько
тонкий и разный, что всякий эрот
преклонился бы перед ним,
в беспамятстве, в дионисийском
неистовстве; и чувственность, о!
Та чувственность от огромной
чистоты!.. Эта ночь исключительна.
13
На французском «белая ночь» —
бессонная ночь. Вот почему
сей город — город белых ночей.
Белизны в здешних ночах
едва ли слог. Все остальное —
омрачающий свет, или
ослепительный мрак. Христос.
Я не сплю. Поражает все вокруг.
14
Будильник с утра — ровно
тот звук, которого не доставало
ночью для полноценного
ощущения времени. Отныне
эхо шагов не громче
сонливости. Однако сны,
увиденные за два часа
дремоты, явно опережают миг.
15
Утро вернуло город
в привычный ритм. Такт,
в отличие от Москвы,
не переменен и крайне
прост. Он колыхается
промеж словом, увязшем
в постмодерне, и материей,
оставшейся в классицизме.
16
Всякой материи — и зданий,
и человека; классицизм
здесь не просто стиль, но
скорее течение минут,
стиль времени. Посему
сопряжение мороза
и свистящего ветрового мига
рождают строчки из Капниста.
17
L’hermitage соответствует
своему французскому переводу;
полнота культур заставляет
чутче разглядывать Христа.
В этом все «уединение».
Я — словно de Chateaubriand —
вижу отзвуки рассвета,
восхода которого не увижу.
18
Здесь — человек открытее.
В нем доминирует творческое
естество. Даже самый
математически мыслящий
местный даст мне фору.
Здесь, в парадизе, витает
дух гениев, и он словно живёт
в душах людей. Я пьян.
19
Увядают лишь только розы.
Их душа же — снова
расцветает в пылу чего-то
— по-простому говоря —
хорошего. Например,
в искренних словах. А шипы —
это, скорее, несовершенство
их преподнесения вслух.
20
Безмолвие. Полёт сюда стал
предтечей слов, но я их
не встретил — как минимум —
исходящих из звука. Но глаз
увидел крайне много цвета.
Следовательно, не о тех словах
говорило мне предвестие.
Эх, сколь однозначны поэты!..
21
«Variations sur Marilou» — город
не имеет пределов и музыка
тоже. Впрочем, град Петра
при всей своей оксидентальности
располагает к некоторой
каноничности. Монастырь
привлекает сильнее музеев,
музеи — в разы сильнее парков.
22
Крыши домов. Я подумал
про искренние чувства. Как мало
их источалось! Мир, который
я увидел здесь, как и всякий
другой, так мало чувствует!
Его пальцы немы, пусть сердце
и функционирует. Ему далеко
до смерти. Но вектор сменён.
23
Повсюду, практически везде,
куда ни кинь, куда ни глянь,
повсеместно, в каждом
взгляде, шаге, отсвете Невы
и глаз прохожих, идущих
домой, в отель, в ресторан,
в каждом звуке, изданном
сгоряча, — символы, знаки.
24
Вспоминается одна
единственная картина, кою
я увидел копией; впрочем,
это совершенно не важно.
«Крест в горах». Моя кровь
течет потоком. Я слышу, как
та скулит протяжным шепотом,
и пытаюсь нащупать рану.
25
Будильник отключился сам
и не прозвенел: это — усталость
от ярма стрелок на часах.
Слишком рано. Или —
хронический недосып.
Погода холоднее холодного.
Апельсиновый сок, кофе,
а лучше — все вместе.
26
И — что занятно о городе
у Невы — он статичен. В нем
мало движения, что, может
и не очень славно, но посильно
для поэта. Зато есть время
подумать; да и статичность
слов не всегда плохо —
скорее, даже менее горделиво.
27
Живопись и скульптура так
и хлещут в воздухе, и множество
музеев тому подтверждение.
Действительно, всякий пейзаж
тут вне реальности, он —
единица искусства, соответствуя
Божественному замыслу.
Он — картинен — полотно.
28
Не хочу говорить о низинах.
Они точат, но здесь все иначе —
все-таки принято говорить
о высоком. Почто эта
деконструкция? Зачем
расщеплять во имя вскрытия
красоты?.. О низинах и так
знают. Надо говорить высоко.
29
Высоко и просто. Это
сложно, но если преуспеть —
то достигнешь идеала.
Хотя к нему можно только
стремиться. И как же?
Проживать. В первую
очередь дни, во вторую —
слова. И только так.
30
Все это — лишь отпечаток
сетчатки, тонкого слоя
светочувствительной ко всему
внешнему ткани, прикрепленной
к зрительному нерву. И все же
по сетчатке узнает машина,
а человек — по голосу.
Вот он — мой оптический голос.
31
На стене — вариация Троицы.
Ветхозаветная. О, как же мне
по душе именно ветхозаветные
вариации. В целом, Ветхий
Завет сюжетнее, Новый же —
поэтичнее. Но Авраам и Исаак
на фоне Великой Троицы —
словно точка в завершенности.
32
Двадцать стансов назад
я спрашивал у ночи: таит ли
сей град то, что может
свернуть горы? То, что я видел
сегодня, превратило мой
помысел, мое желание
в низость! То, что я прожил,
явно выше, четче, светлее.
33
Я увидел искру в другом
человеке. То, что я искал
в метафизической немоте,
оказалось вновь со мной;
однако я ощутил её,
эту искру, чужим сердцем.
И в этом — высшая чистота.
И в этом — высшее чувство.
34
Сколь просто бы я ни жил,
крайне простые люди мне
кажутся странными.
И не с точки зрения презрения,
нет — я их просто не понимаю.
Ведь как можно существовать,
не желая стихов?.. Странно
живут люди; впрочем — это рок.
35
Ex animo — мне задали
риторический вопрос. Северная
столица скрылась в пустыре
периферии; «может, ты гений?».
Я приехал к приятельнице
приятеля и пять часов
прикидывался французом.
Я не играл, но жил иную жизнь.
36
Я — Актер? Я играю словами.
Терминами. Частями речи.
Я доношу эмоции. И части речи
для меня буквальны. Поскольку
вначале была Буква. Вначале
всякого признания и исповеди.
Да, я — актер. Я играю роль,
которую на меня возложил Бог.
37
Оттого никто и никогда
не видел и не увидит меня
со снятой личиной. Ведь тогда —
я прах, я ничто. Моя личина —
моя душа, заведенная Богом.
Бытие моё — драматургия.
И в нём я — маленький актер,
а вокруг — декорации, смех.
38
Я — гений? Ответить можно
на все, кроме этого. И на «что
такое Бог?». Даже посмотрев
вчуже, ты не минуешь
самооценки. Время… О, славное,
родное. Ты все расставишь,
на все ответишь. И люди, наконец,
поймут меня и мои слова.
39
Последний день моего
нахождения здесь освящен
днём памяти Ксении Блаженной.
И то, что я нахожусь
на её родине именно сегодня,
что-то да значит. Возможно,
это простое напоминание —
сходить в храм, черпнуть огня.
40
Вот и сороковой станс. Город
белых ночей оставил чувство
дикой усталости, но это —
исключительно из-за недосыпа.
Сколькими думами внове
окутывал меня зимний день.
Сколько я опроверг, понял,
и опять — в пыли — опроверг.
41
У поэтов своя молитва и итог
её, естественно, тоже свой.
Бумага и что-то начертанное
на ней — это, скорее,
кардиограмма, нежели плод
сигналов разума. В этом
итог наших молитв — и он
открыт. А сама молитва — слог.
42
Я стою и смотрю вдаль,
исчезающей столице в глаза.
Исаакиевская высота
потрясает. Всего сорок три
метра ввысь — и виден целый
мир. Все-таки всякий новый
шаг кверху расширяет
панораму в сетчатке.
43
Я вошёл в дом Божий.
На Невском их целых три,
и все — кардинально разны.
В одном из них мне
довелось слушать тишину.
У неё, оказывается, есть звук.
Людям словно не хватает
этих святых нот. В них — Он.
44
Последние часы — самые
поэтичные. Не жизни —
путешествия. Всегда сложно
возвращаться из немого
звука в звук многотональный.
В пространство, где время
умерло, а Царство Божие
не наступило. В рутину.
45
Город оживлён. В моих ушах
торжествует французская
музыка, написанная за пару
десятилетий до моего
рождения. День выдался
неоднозначным. Недосып
превращает время в зигзаг.
Моя поэма подходит к концу.
46
Я считаю ведение дневника
делом людей терпеливых.
Я же — нетерпеливый, но всегда
хотевший вести записи. Отрадно,
что поэзия мне помогла
реализовать моё хотение.
Самолет. Темь. Голова пуста —
значит, я стал чуть мудрее.
47
Я покинул Северную столицу
с целой поэмой. С новым шагом,
новым словом, воздавшим
времени. Остается уповать,
что время воздаст ему в ответ.
А время — это что? Это оголённые
сердца, это жизнь, которая
по задумке Бога — игра ресниц.