Тэг: лирика

Нет, это не смерть: наверно, простая усталость
и доводов малость; изрядно ещё мне осталось,
я чаю, я знаю. Нет поводов мыслить иначе, ведь ночи
бессонные — следствие вечных исканий, стараний.         
                                                          Впрочем,
нелепо глаголить о том, в чем сомнений немало:
извечные поиски, вечные думы — не исты нимало,
в них много лганья, ослеплений, сплетений
                                           ответов нелёгких,
вопросов на них наводящих, приводящих
                                             к парезу лёгких.
Исканья — исчадия мысли, в кой ценности вовсе нету.
Зачем каждый вечер в выси, исполненной звёзд,
                                                  ждать комету?..
Встречать новый день, покуда заря на исходе,
без задней мысли о том, что завтра наступит навроде
разруха в воззреньи, исполненном чёрного пепла.
И пусть. Ничего, сё — не жгучесть бесплотного пекла,
не смерть, не изумье. Наверно, лишь тени оных,
отчасти раздутых субстратом летас воронёных.

О, из небытия в бытие едва ли одним взмахом кисти.
Все сложное — просто, ибо жизнь — восприятие исти
и фальши как рокота наших мышлений,
с ним — смены эпохи неверий и неисцелений.

В жизнь, полную сложных идей — с нехитрой улыбкой,
исполненной лёгкого страха, и зыбкой
надеждой, что пролезет сквозь гурт недужных
единственным словом из сонма других, ненужных.

Зачем? Почему? — и начто столько вопросов?
Почто осложнять жизнь, если все сложное — просто,
как осыпь на скалах, как ветер, дующий с брега,
как мир, изнуренный сущностью, и... хлопья простого снега?

В жизнь, полную односторонности — с кличем,
пусть неуверенным, пусть. Ироничен
сей мир; всё, что делает нас печальными, сонно
погибает от сильного слова из того самого сонма.

Немного отдушины, и дышится сразу легче.
Здесь надо немного слов — не стоит нелёгкой речи.
О, из небытия в бытие едва ли одним взмахом века.
Всё сложное — просто, мысль — лишь восприятие века.

И. Б.

Это — как лезвием тупым провести по горлу;
как невидимый яд, без вкуса и цвета,
склонный лишь омертвлять, не давая шанса;
как золотое кольцо, сделанное из меди;
недосягаемый горизонт, окутанный черной
радугой; как океан за ним бесцветный,
где, если искупаться, можно кончиться тотчас;
как корабль, полный радости и упоенья,
отправляющийся в долгое плаванье по океану,
по оному зловещему океану исхода;
как свинцовый закат, растворяющийся в теми;
как самоубиение, устрашающий голос
Бога, отлучение, антагонизм праведного и злого
и вера в декаданс и свою ничтожность,
что льётся пением соловья, кой погибнет завтра;
как капли синей крови в португальском
столовом вине; как экстраполяция своей жизни
от великого ума или глупости, возможно;
как смерть, что придёт через долю секунды,
и ты об этом знаешь, извечно этим векуя.

D'altri diluvi una colomba ascolto.

– вместо эпиграфа.

Я слушаю горлицу, но уже других потопов,

не раз умершую, не раз воскресшую,

и вновь прилетевшую, принести известие

о том, что Земля, предавшая память

в который раз, вновь жива в наших слезах

и улыбке неба, опять простившей нас.

Настанет день, и посреди иссохшей намети

горлица упадет оземь, уронив ветку,

задохнувшись от спертого воздуха в душах;

и Гнев опять опустит нас в водоворот.

Услышу ли я вновь горлицу других потопов

чрез годы раскаяния в удушном страхе?..

М. Д.

Вся наша жизнь – плод Судьбы и наития,

от нашей же слепоты уводящий нас в грусть.

Мелочь важнее всего, приводя Овидия,

но лишь в категории слов – от руки и из уст.

Всё – суета сует, тщетно и ловля ветра.

То, что мы ясно видим, – почасту иллюзия глаз.

Уковыляв на милю, мы не пройдем ни метра,

думая, что наш путь – миг, а не парафраз.

Жить для секунд, что оживленно б умчали,

если б не стали минутой, гордо играя век.

Сердце, что в лоне своем не имеет печали,

либо слишком истоптано, либо стремится вверх.

Нынешний день, солнечно-тяжкий, пахнет исконью;
гордость и преданность, честь, Иисус на шевроне.
Alea jacta est; солдаты такие же люди —
ветер войны глаза осушает и плакать нудит.
Вера в Россию есть — умерщвляет свинец полыни;
знать, мы всё так же живы, сражаясь поныне;
знать, мы пришли с оружием, но уйдём с безветрием:
не мы начинали войну, прикрываясь преддверием
Запада; не мы заставляли русских вековать во мраке,
но нам разбирать, знать, кости говоривших впаки,
российскою. Костеломство идеи стецьковской тритием
разъедало всю русскость чрез ярость, кровопролитие
исстари. Рыдала малая Русь слезами пресными,
разрушалась подолгу западниками да западенцами.
А нынешний день, солнечно-тяжкий, пахнет старью
с нотками нового времени, пропитанного твёрдой сталью.
Утро. Еловый лес. Здесь пахнет искристой исконью;
славно, свежо дышится здесь, в святорусском лоне.
Alea jacta est: и пути назад не найдётся;
смысл в мире ли есть, если нет в нём страны-богоносца?

Не желаю давиться я мёртвым слогом,

как им давится лирик, материей траченый,

и, дыша ядовито-белёсым смогом,

излагать, как писака, небрежно и начерно;

за кусок металла и буханку хлеба

излагать, как пиит, кое-как и поверхностно...

не за статус мэтра — за кусок неба

я настроен писать искромётно и ревностно.

Когда наутро постоянно во рту есть привкус злого горя,
клянёшь ты Бога окаянно, в постели томно зимогоря.
Ты истощаешься юдолью, ведь точит плоть душа больная;
свою ты проклинаешь долю, себя, на деле, проклиная.
В душе коррозия; из ржави метальной сделаны виденья:
они как символ сложной яви, ментальной розни, отпаденья.
Когда наутро, как обычно, ты вспоминаешь сон минувший,
твоё нутро рыдает зычно, подолгу в бездне слабодуший.
Когда наутро постоянно жжёт одинокости обличье
твой век нелёгкий, бездыханно тобою правит безразличье.
Клянёшь ты Бога безрассудно, в постели страшно почивая,
всё ожидая ночи судной, глаза помалу закрывая.

Ветер веет в окно. Ты сидишь, где-то там, в углу комнаты,

изнурённый, с грустью в руках, мыслями в голове, согнутый;

там, за окном, недурно. Есть чем заняться, поискать ежели,

но ты хочешь остаться здесь, изнуряясь тяжелой мрежею.

Ветер веет в окно. Ты посмотришь в зеркало и ужаснёшься;

погляди на себя: ты плох, выйди на улицу, иль задохнёшься.

Не изрывай клочьями волосы, не царапай ногтями на коже;

ветер веет в окно. Там свежо, в комнате, право, тоже,

но дурно. Эпицентр мыслей, средоточие слезоточий;

выходи во двор. Подыши, погрейся. Не дожидайся ночи,

выходи во двор. Можешь немного позже, но это неважно;

на рассвете, к примеру, будет сыро, тепло и влажно,

только не засыпай в комнате. Там спертый воздух и душно,

ты проснешься назавтра и снова, сплин, кашель недужный,

щепотка безразличности, щепотка безысходности, возглас

посмертно-душевный, предвкушения крик и волглость.

Ветер веет в окно. Ты сидишь, где-то там, в углу комнаты,

изнурённый, с грустью в руках, мыслями в голове, согнутый;

на полу — картинки из прошлого, дежавю, дни, воспоминания;

потолок, как небо, в облаках из горечи и упования.

(из диалога с товарищем)

Меж философами и социал-демократами,

как и меж мостом и реки дном –

пропасть, возможность падения. Притом

я ни тот, ни другой. И трактатами

не балуюсь, и ересью, вроде, тоже. Я

меняю трактаты на стих, ведь поэзия –

высшая форма речи, экспрессия

секунды, минуты, дня – подалее и бытия.

Мой трактат – стих. Век прозы утих.

Возможно, так попросту
                      лучше для мыслей моих.