Тэг: философская лирика

У входа в русскую церковь стоит пономарь,

он ждёт воссияния солнца и молится. Боже

не видно совсем в поднебесье: хмарь

закрыла пространство своей чернотою, схожей

по силе, возможно, с негожей эпохой и злом

вселенским, на деле же, — своекорыстья, хороших

идей с ликом мертвящего смеха, зело

двояким: чем паче конкретность, тем плоше.

Знакомо оное нам, как закон Ома. Впрочем, пономарю,

великомученику, хочется внять душе святого

места, родного до мозга костей — церкви; псалтырю,

псалмам, что делают нас верящими через слово

в Бога; свечка в руке пономарской томно горит,

хранитель читает «отче наш, иже...» и плачет горько,

и время неверие пономарю сулит,

но сила молитвы в вере преисполняет. Только

ладан свечей и горечь о тленности лет.

Засим тяжелее, но есть за кого вековать нам.

За ту русскую церковь, которая ищет просвет.

За нас и святое Отечество молится парамонарь там...

О, из небытия в бытие едва ли одним взмахом кисти.
Все сложное — просто, ибо жизнь — восприятие исти
и фальши как рокота наших мышлений,
с ним — смены эпохи неверий и неисцелений.

В жизнь, полную сложных идей — с нехитрой улыбкой,
исполненной лёгкого страха, и зыбкой
надеждой, что пролезет сквозь гурт недужных
единственным словом из сонма других, ненужных.

Зачем? Почему? — и начто столько вопросов?
Почто осложнять жизнь, если все сложное — просто,
как осыпь на скалах, как ветер, дующий с брега,
как мир, изнуренный сущностью, и... хлопья простого снега?

В жизнь, полную односторонности — с кличем,
пусть неуверенным, пусть. Ироничен
сей мир; всё, что делает нас печальными, сонно
погибает от сильного слова из того самого сонма.

Немного отдушины, и дышится сразу легче.
Здесь надо немного слов — не стоит нелёгкой речи.
О, из небытия в бытие едва ли одним взмахом века.
Всё сложное — просто, мысль — лишь восприятие века.

И. Б.

Это — как лезвием тупым провести по горлу;
как невидимый яд, без вкуса и цвета,
склонный лишь омертвлять, не давая шанса;
как золотое кольцо, сделанное из меди;
недосягаемый горизонт, окутанный черной
радугой; как океан за ним бесцветный,
где, если искупаться, можно кончиться тотчас;
как корабль, полный радости и упоенья,
отправляющийся в долгое плаванье по океану,
по оному зловещему океану исхода;
как свинцовый закат, растворяющийся в теми;
как самоубиение, устрашающий голос
Бога, отлучение, антагонизм праведного и злого
и вера в декаданс и свою ничтожность,
что льётся пением соловья, кой погибнет завтра;
как капли синей крови в португальском
столовом вине; как экстраполяция своей жизни
от великого ума или глупости, возможно;
как смерть, что придёт через долю секунды,
и ты об этом знаешь, извечно этим векуя.

D'altri diluvi una colomba ascolto.

– вместо эпиграфа.

Я слушаю горлицу, но уже других потопов,

не раз умершую, не раз воскресшую,

и вновь прилетевшую, принести известие

о том, что Земля, предавшая память

в который раз, вновь жива в наших слезах

и улыбке неба, опять простившей нас.

Настанет день, и посреди иссохшей намети

горлица упадет оземь, уронив ветку,

задохнувшись от спертого воздуха в душах;

и Гнев опять опустит нас в водоворот.

Услышу ли я вновь горлицу других потопов

чрез годы раскаяния в удушном страхе?..

М. Д.

Вся наша жизнь – плод Судьбы и наития,

от нашей же слепоты уводящий нас в грусть.

Мелочь важнее всего, приводя Овидия,

но лишь в категории слов – от руки и из уст.

Всё – суета сует, тщетно и ловля ветра.

То, что мы ясно видим, – почасту иллюзия глаз.

Уковыляв на милю, мы не пройдем ни метра,

думая, что наш путь – миг, а не парафраз.

Жить для секунд, что оживленно б умчали,

если б не стали минутой, гордо играя век.

Сердце, что в лоне своем не имеет печали,

либо слишком истоптано, либо стремится вверх.

Не желаю давиться я мёртвым слогом,

как им давится лирик, материей траченый,

и, дыша ядовито-белёсым смогом,

излагать, как писака, небрежно и начерно;

за кусок металла и буханку хлеба

излагать, как пиит, кое-как и поверхностно...

не за статус мэтра — за кусок неба

я настроен писать искромётно и ревностно.

Когда наутро постоянно во рту есть привкус злого горя,
клянёшь ты Бога окаянно, в постели томно зимогоря.
Ты истощаешься юдолью, ведь точит плоть душа больная;
свою ты проклинаешь долю, себя, на деле, проклиная.
В душе коррозия; из ржави метальной сделаны виденья:
они как символ сложной яви, ментальной розни, отпаденья.
Когда наутро, как обычно, ты вспоминаешь сон минувший,
твоё нутро рыдает зычно, подолгу в бездне слабодуший.
Когда наутро постоянно жжёт одинокости обличье
твой век нелёгкий, бездыханно тобою правит безразличье.
Клянёшь ты Бога безрассудно, в постели страшно почивая,
всё ожидая ночи судной, глаза помалу закрывая.

Ветер веет в окно. Ты сидишь, где-то там, в углу комнаты,

изнурённый, с грустью в руках, мыслями в голове, согнутый;

там, за окном, недурно. Есть чем заняться, поискать ежели,

но ты хочешь остаться здесь, изнуряясь тяжелой мрежею.

Ветер веет в окно. Ты посмотришь в зеркало и ужаснёшься;

погляди на себя: ты плох, выйди на улицу, иль задохнёшься.

Не изрывай клочьями волосы, не царапай ногтями на коже;

ветер веет в окно. Там свежо, в комнате, право, тоже,

но дурно. Эпицентр мыслей, средоточие слезоточий;

выходи во двор. Подыши, погрейся. Не дожидайся ночи,

выходи во двор. Можешь немного позже, но это неважно;

на рассвете, к примеру, будет сыро, тепло и влажно,

только не засыпай в комнате. Там спертый воздух и душно,

ты проснешься назавтра и снова, сплин, кашель недужный,

щепотка безразличности, щепотка безысходности, возглас

посмертно-душевный, предвкушения крик и волглость.

Ветер веет в окно. Ты сидишь, где-то там, в углу комнаты,

изнурённый, с грустью в руках, мыслями в голове, согнутый;

на полу — картинки из прошлого, дежавю, дни, воспоминания;

потолок, как небо, в облаках из горечи и упования.

(из диалога с товарищем)

Меж философами и социал-демократами,

как и меж мостом и реки дном –

пропасть, возможность падения. Притом

я ни тот, ни другой. И трактатами

не балуюсь, и ересью, вроде, тоже. Я

меняю трактаты на стих, ведь поэзия –

высшая форма речи, экспрессия

секунды, минуты, дня – подалее и бытия.

Мой трактат – стих. Век прозы утих.

Возможно, так попросту
                      лучше для мыслей моих.

Взрослеем мы... меняются воззренья;
Бывает, мы сгораем, но как Феникс, возродясь,
Воспоминаем с радостью, чем жили ономнясь,
И наши души розовой сиренью
Вдруг расцветают, весело смеясь...

Взрослеем мы... и жизнь нас вразумляет
Все больше, но становимся сильнее, крепче мы.
Порою нас сбивают с выбранной стези,
И жизнь иными красками играет,
Чем в оные, ребяческие дни...

Но есть одна любовь, что тешит нас поныне,
Та страсть нетленная, замен которой нет!..
...Замен ей не найти чрез шквалы лет;
Кровь в венах враз от оной страсти стынет,
И взор сверкает, словно златоцвет!

Взгорись в моей душе в минуты гореванья,
Любовь великая, что жгучее огня!
Любовь к Руси! Ты жжёшь как полымя
Сердца людей, объятые мечтаньем!
И не страшны суразы бытия!..

...Ведь ты живёшь во мне. Родная сень
Мне веры крепкой придаёт во утрий день.